Лефевр перевел Новый Завет на французский язык. Люди радовались вести с Небес. Следствием этого стали внушительные перемены в общественной жизни. Позднее Кальвин, нашедши истину, начал знакомить людей с библейской верой; но народ отклонил Реформацию и уничтожил реформаторов и их сторонников.
-----------------------------------------------
После протеста в Шпейере и принятия Исповедания в Аугсбурге, отметивших триумф Реформации в Германии, наступили годы конфликтов и тьмы. Обессилевший в результате разногласий между его сторонниками и атакованный сильными противниками, протестантизм казался обреченным на полное уничтожение. Тысячи христиан запечатлели свое свидетельство кровью. Разразилась гражданская война; дело протестантизма было предано одним из его ведущих приверженцев; самые выдающиеся из князей-реформаторов впали в руки императора, и их, взятых в неволю, перевозили из города в город. Однако когда император, казалось, торжествовал победу, он был сражен. Он понял, что жертва была вырвана из его рук, и ему пришлось, наконец, согласиться на терпимое отношение к тем доктринам, сокрушить которые он стремился всю свою жизнь. Он поставил на карту свою империю, свои сокровища и саму жизнь ради истребления ереси. Теперь он видел, что его войска изнурены в битвах, его сокровищница иссякла, многочисленные королевства империи находились под угрозой мятежа, между тем как повсюду распространялась вера, которую он тщетно пытался подавить. Карл V вел битву с властью Всесильного. Бог сказал: «Да будет свет», но император пытался сохранить мрак. Его намерения не осуществились, и, рано постарев, вымотанный долгой борьбой, он отказался от трона и заточил себя в монастырь.
В Швейцарии, как и в Германии, настали для Реформации черные дни. Хотя многие кантоны и признали протестантскую веру, все же другие со слепым упорством цеплялись за вероучение Рима. Они гнали тех, кто жаждал обрести истину, и это привело в конечном итоге к возникновению гражданской войны. Цвингли и многие другие, объединившиеся с ним в реформе, погибли на кровавом поле битвы Каппеля. Эколампадий, сломленный этими ужасными несчастьями, вскоре после этого умер. Рим ликовал, и во многих местах, казалось, он вот-вот возвратит все, что потерял. Но Тот, Чьи советы исходят от вечности, не оставил ни Своего дела, ни Свой народ. Его рука несла ему освобождение. В других странах Он поднял работников для продвижения реформы.
Во Франции, прежде чем было услышано имя Лютера как реформатора, уже наступил рассвет. Одним из первых, кого озарили лучи этого света, был пожилой Лефевр, человек большой эрудиции, профессор Парижского университета, искренний и ревностный католик. Изучая античную литературу, он направил свое внимание на Библию и внедрил ее исследование среди своих студентов.
Лефевр фанатично поклонялся святым, он взялся подготовить описание событий жизни святых и мучеников, как это изложено в легендах церкви. Это была работа, которая требовала большого труда, и он достиг уже значительного прогресса в этом деле, когда, думая, что сможет получить полезную информацию из Библии, приступил с этой целью к ее исследованию. Здесь он действительно обнаружил описание святых, однако не тех, которые фигурировали в католических святцах. Божественный свет в изобилии пролился на его разум. С изумлением и отвращением он отказался от выполнения самим же поставленной задачи и целиком отдал себя изучению Божьего Слова. В скором времени он начал преподавать те драгоценные истины, которые там обнаружил.
В 1512 году, когда еще ни Лютер, ни Цвингли не приступили к делу реформы, Лефевр написал: «Именно Бог дает нам праведность по вере, которая одной лишь благодатью оправдывает нас для вечной жизни» (Wylie, т.13, гл.1). Сосредоточившись на тайне искупления, он воскликнул: «О, неизреченное величие этого Заместительства! Безгрешный осужден, а виновный уходит свободным; Благословенный несет проклятие, а проклятый становится благословенным; Жизнь умирает, а мертвые живут; Слава покрыта мраком, а тот, кто ничего не знал, кроме стыда на своем лице, одет во славу» (D‘Aubigne, Londoned., т.12, гл.2).
И уча тому, что слава спасения принадлежит исключительно Богу, он также провозглашал, что обязанность человека – повиноваться Ему. «Если ты являешься
членом церкви Христовой, – наставлял он, – то ты член Его тела, а если ты член Его тела, то причастен к Божественной природе... О, если бы только люди могли прийти к пониманию этой привилегии, то как чисто, непорочно и свято они жили бы, и какой ничтожной по сравнению со славой внутри них, со славой, которую не может видеть плотское око, они посчитали бы всю славу мира сего» (D‘Aubigne, Londoned., т.12, гл.2).
Некоторые из студентов Лефевра с жадностью прислушивались к его словам; и еще долгое время, после того как голосу их учителя суждено было умолкнуть, они не прекращали провозглашать истину. Таким был Гийом Фарель. Сын богобоязненных родителей, наученный принимать с безоговорочной верой учения церкви, он мог вместе с апостолом Павлом заявить о себе: «Я жил фарисеем по строжайшему в нашем вероисповедании учению» (Деяния 26:5). Посвященный приверженец римо-католицизма, он пылал рвением сокрушить всех, кто отваживался выступать против церкви. «Я скрипел и щелкал зубами, подобно свирепому волку, – сказал он позже относительно той поры своей жизни, – когда слышал кого-нибудь, говорящего против папы» (Wylie, т.13, гл.2). Он не уставал поклоняться святым, обходя по кругу в обществе Лефевра церкви Парижа, служа у алтарей и украшая дарами святые усыпальницы. Однако эти ритуалы не могли принести его душе покой. Его преследовала убежденность во грехе, которую не могли уничтожить все совершаемые им действия епитимьи. Как голос с Небес, слушал он слова реформатора: «Спасение по благодати... Невиновный осужден, а преступник оправдан... Лишь один Христов крест отворяет врата Небес и затворяет врата ада» (D‘Aubigne, Londoned., т.13, гл.2).
Фарель радостно принял истину. Испытав обращение, как и Павел, он отвернулся от рабства преданий к свободе сынов Божьих. «Вместо лютого волка с жестоким сердцем», он обернулся, по его словам, «нежным и безобидным агнцем, имеющим сердце, совершенно отвращенное от папы и отданное Иисусу Христу» (D‘Aubigne, т.12, гл.3).
Тогда как Лефевр не переставал нести свет своим студентам, Фарель, такой же ревностный в деле Христа, каким он был и в деле папы, стал провозглашать истину всенародно. Священнослужитель церкви, епископ города Мо, вскоре после этого объединился с ними. Другие учителя, высоко ценившиеся благодаря своим способностям и знаниям, тоже стали проповедовать Евангелие, и оно завоевало приверженцев среди всех слоев общества, начиная с домов ремесленников и крестьян и заканчивая дворцом короля. Сестра Франциска I, который был монархом в то время, приняла протестантскую веру. Сам король и королева-мать, казалось, какое-то время относились к новой вере благожелательно, и с великими надеждами реформаторы ожидали того времени, когда Франция будет завоевана для Евангелия.
Однако их надеждам не должно было осуществиться. Ученикам Христа предстояло пройти через испытания и преследования. Это, впрочем, было милостиво скрыто от их глаз. Настало время мира, чтобы они могли обрести силы для встречи с потрясениями; и Реформация быстро достигала успехов. Епископ города Мо ревностно трудился в собственной епархии, наставляя и духовенство, и народ. Некомпетентные и распутные священники были отстранены и, насколько это возможно, замещены благочестивыми и разумными мужами. Епископ имел огромное желание, чтобы его народ сам мог иметь доступ к Слову Божьему, – и скоро это исполнилось. Лефевр занялся переводом Нового Завета, и одновременно с тем, как немецкая Библия Лютера выходила из-под печатного станка в Виттенберге, французский Новый Завет публиковался в городе Мо. Епископ не жалел сил и денег, чтобы распространить его в своих приходах, и вскоре крестьяне Мо стали обладателями Священного Писания.
Как погибающие от жажды путешественники радуются при встрече с родником живой воды, так и эти души восприняли это послание Небес. Труженики на поле, ремесленники в мастерской скрашивали свой ежедневный тяжелый труд разговорами о драгоценных истинах Библии. По вечерам, вместо посещения винных лавок, они собирались друг у друга по домам, чтобы читать Слово Божье и объединяться в молитве и хвале. Великая перемена вскоре обнаружилась в их среде. Несмотря на то что они и относились к беднейшему сословию – малограмотному и трудолюбивому простонародию, в их жизни была видна преобразующая и возвышающая сила Божественной благодати. Скромные, полные любви и благочестия, они являлись свидетельством того, что совершает Евангелие для тех, кто принимает его со всей искренностью.
Загоревшийся в городе Мо свет далеко распространил свои лучи. День ото дня количество обращенных возрастало. Злоба церковной власти какое-то время унималась королем, который презирал тупой фанатизм монахов, но папские лидеры в конечном итоге превозмогли. Теперь был сооружен костер. Вынужденный сделать выбор между костром и публичным отказом от своих убеждений, епископ города Мо согласился на более легкий путь; однако несмотря на отступление пастора, паства его держалась непоколебимо. Многие свидетельствовали в пользу истины в языках пламени костров. Своими бесстрашием и верностью, проявленными во время сожжения на костре, эти смиренные христиане проповедовали тысячам людей, которые в мирные дни никогда не слышали их свидетельства.
Не одни лишь бедные простолюдины, будучи мучимыми и презираемыми, осмеливались нести свидетельство о Христе. В богатых залах замков и дворцов были души благородного происхождения, которыми истина ценилась выше, чем состояние, титул и даже жизнь. Под рыцарскими доспехами прятался более возвышенный и стойкий дух, чем под облачением епископа. Луи де Беркэн был высокородного происхождения. Храбрый и учтивый рыцарь, он увлекался наукой, имел хорошие манеры и был человеком безупречной морали. «Он являлся, – по словам одного автора, – большим сторонником папских установлений и частым участником месс и церемоний... и все его добродетели венчала чрезвычайная ненависть к лютеранству». Но, как и многие другие, будучи направлен Провидением к Библии, он был удивлен, «найдя там не учения папства, но доктрины Лютера» (Wylie, т.13, гл.9). С тех пор он полностью отдал себя делу Евангелия.
Он был «наиболее эрудированным из французской знати», его одаренность и красноречие, его неудержимое мужество и героическое рвение, его влияние при дворе – поскольку он являлся фаворитом короля – все это дало повод многим считать, что ему предопределено было стать реформатором своей страны. Беза говорил: «Беркэн мог бы стать вторым Лютером, найди он во Франциске I второго курфюрста». «Он еще хуже, чем Лютер», – кричали паписты (Wylie, т.13, гл.9). И действительно, католики Франции страшились его больше. Они упрятали его в тюрьму, как еретика, но король даровал ему свободу. Эта борьба продолжалась многие годы. Франциск, не решивший, на чьей стороне ему быть: Рима или Реформации, то терпимо относился к неистовому рвению монахов, то обуздывал их. Беркэн три раза был заключен папской властью в тюрьму, но его освобождал монарх, который, восхищаясь его умом и благородством характера, не соглашался жертвовать им ради злобного духовенства.
Беркэна многократно предупреждали об опасности, которая угрожала ему во Франции, и убеждали пойти по стопам тех, кто обезопасил себя добровольной ссылкой. Боязливый и поддающийся веяниям времени Эразм, при всем своем богатстве знаний так и не обретший нравственного величия, необходимого для того, чтобы жизнь и честь были подчинены истине, писал Беркэну: «Попроси, чтобы тебя отправили в качестве посла в какую-нибудь страну; езжай в поездку по Германии. Ты знаешь Беда и таких, как он. Он – тысячеголовый монстр, извергающий яд во все стороны. Твоим врагам имя – легион. Будь твое дело даже лучше, чем миссия Иисуса Христа, они не отпустят тебя, пока не погубят. Не очень сильно полагайся на защиту короля. Как бы то ни было, не подрывай репутацию факультета теологии» (Wylie, т.13, гл.9).
Но когда опасности становились более угрожающими, рвение Беркэна лишь увеличивалось. Вовсе не собираясь следовать расчетливому и своекорыстному совету Эразма, он решился на еще более сильные меры. Он будет не только выступать в защиту истины, но и атаковать заблуждения. Обвинение в ереси, которое католики стремились возложить на него, он обратит против них самих. Наиболее активными и ожесточенными его оппонентами были ученые доктора и монахи с теологического факультета выдающегося Парижского университета, являющегося одним из высочайших духовных авторитетов как в городе, так и в государстве. Из рукописей этих богословов Беркэн выделил двенадцать суждений, которые он всенародно провозгласил «противоречащими Библии и поэтому еретическими», и обратился к королю с просьбой выступить в роли судьи в этом конфликте.
Король, будучи не против выявить разницу в способностях и сообразительности боровшихся друг с другом сторон, а также радуясь возможности сбить спесь этих надменных монахов, предложил католикам отстаивать свое мнение с помощью Библии. Они прекрасно знали, что это боевое средство совсем им не поможет; заключение в темницу, пытки и казнь на костре были тем оружием, с которым они умели обращаться лучше. Сейчас все оказалось наоборот, и они увидели, что вот-вот упадут в яму, в которую надеялись ввергнуть Беркэна. В изумлении они озирались, пытаясь найти какой-либо способ избавления.
«Как раз в это время на углу одной из улиц был найден обезображенный образ девы Марии». В городе царило великое возбуждение. Массы народа шли к тому месту, выражая скорбь и негодование. Король тоже был сильно взволнован. Представился случай, из которого монахи могли извлечь выгоду, и они поспешили воспользоваться им. «Это результаты вероучения Беркэна, – кричали они. – Все будет разрушено – религия, законы, сам трон. Вот каков лютеранский замысел» (Wylie, т.13, гл.9).
Беркэна опять арестовали. Король уехал из Парижа, и монахи, таким образом, были свободны творить свою волю. Реформатора допросили и вынесли ему смертный приговор, и чтобы Франциск не смог еще раз вмешаться и освободить Беркэна, приговор был приведен в исполнение в день его вынесения. В полдень Беркэна препроводили к месту казни. Чтобы посмотреть на это событие, собралась внушительная толпа, там было много таких, кто приходил в изумление и испытывал тревогу, сознавая, что в качестве жертвы был выбран один из лучших, храбрейших членов дворянских семей Франции. Удивление, негодование, презрение и горькая ненависть отражались на лицах этой волнующейся толпы; только одно лицо не омрачала никакая тень. В своих мыслях мученик находился далеко от этого суетного места; он сознавал лишь присутствие Господа.
Убогая повозка, на которой он ехал, грозные лица его гонителей, жестокая смерть, к которой он приближался, – на все это он не обращал внимания. Тот, Кто жив и был мертв, и жив во веки веков, и имеет ключи от смерти и ада, был подле него. Лик Беркэна излучал небесный свет и мир. Он облачился в прекрасные одежды: бархатную накидку, украшенный узорчатым рисунком атласный камзол и рейтузы золотого цвета» (D‘Aubigne, History of the Reformation in Europe in the Time of Calvin, т.2, гл.16). Он был готов засвидетельствовать о своей вере в присутствии Царя царей и перед Вселенной, и никакой признак печали не должен был дать неверное представление о его радости.
В то время как процессия потихоньку продвигалась по заполненным толпами улицам, люди с удивлением отмечали безоблачный покой и радостное торжество как в его взгляде, так и в манере держаться. Они говорили: «Как будто бы он восседает в храме и размышляет о святых вещах» (Wylie, т.13, гл.9).
На костре Беркэн попытался обратиться с несколькими словами к людям, однако монахи, опасаясь за последствия, начали кричать, а солдаты – стучать своим оружием, и их шум заглушил голос мученика. Так в 1529 году высочайшие духовные и культурные авторитеты цивилизованного Парижа «продемонстрировали народным массам 1793 года подлый образец того, как лишать возможности умирающего на эшафоте высказать свое сокровенное слово» (Wylie, т.13, гл.9).
Беркэн был удавлен, и его тело поглотил огонь. Новость о его кончине заставила опечалиться сторонников Реформации по всей Франции. Но его пример не был забыт. «Мы тоже согласны, – говорили свидетели истины, – с готовностью встретить смерть, взирая на будущую жизнь» (D‘Aubigne, History of the Reformation in Europe in the Time of Calvin, т.2, гл.16).
В период преследований в Мо наставников-реформаторов лишили права проповедовать, и они ушли на другие поля. Через некоторое время Лефевр отправился в Германию. Фарель вернулся в свой родной город в восточной Франции, чтобы нести свет там, где прошло его детство. Уже были получены вести о том, что происходило в Мо, и истина, которой он учил с неустрашимым усердием, нашла своих слушателей. Чтобы заставить его замолчать, в скором времени были задействованы органы власти, и его изгнали из города. Хотя он и не мог больше трудиться публично, все же он пересекал равнины и проходил через деревни, уча в частных жилищах и на уединенных полянах, обнаруживая убежища в лесах и среди скалистых пещер, которые были его любимыми местами в детстве. Бог подготавливал его к более серьезным испытаниям. «Страданий, преследований и сатанинских козней, о которых меня предупреждали, было предостаточно, – говорил он, – и они были даже намного суровее, чем те, что я мог бы сам вынести; но Бог – мой Отец, и Он давал и всегда будет давать мне необходимую силу» (D‘Aubigne, History of the Reformation of the Sixteenth Century, т.12. гл.9).
Как это было и во времена апостолов, гонения «послужили к большему успеху благовествования» (Филиппийцам 1:12). Изгнанные из Парижа и Мо, «рассеявшиеся ходили и благовествовали слово» (Деяния 8:4). И так свет нашел путь во многие глухие провинции Франции.
Бог все еще готовил работников для расширения Своего дела. Студентом одного из учебных заведений Парижа был задумчивый, спокойный молодой человек, уже один вид которого свидетельствовал о силе и проницательности его ума; а непорочностью своей жизни он отличался в не меньшей степени, чем страстью к знаниям и религиозной посвященностью. Его одаренность и усердие в скором времени сделали его гордостью колледжа, и никто не сомневался, что Жан Кальвин станет одним из самых способных и почитаемых защитников церкви. Однако луч Божественного света проник даже через стены формального знания и предрассудков, в которые был заключен Кальвин. Он с содроганием слушал о новых доктринах, нисколько не сомневаясь, что еретики заслуживали огня, которому они и предавались. И все же, сам того не желая, он встретился лицом к лицу с ересью, и ему пришлось проверить силу римского богословия в схватке с учением протестантизма.
В Париже находился родственник Кальвина, присоединившийся к реформаторам. Они часто встречались и вместе беседовали на темы, которые тревожили весь христианский мир. «На свете существует всего лишь две религии, – говорил Оливетан, протестант. – Одна из этих религий изобретена людьми, и человек спасается в ней при помощи ритуалов и добрых дел; а другая – единственная религия, которая открыта в Библии и которая учит людей искать спасение только в обильной Божьей благодати».
«Я не приму ни одну из твоих новых доктрин, – восклицал Кальвин. – Ты думаешь, что все дни своей жизни я провел в заблуждении?» (Wylie, т.13, гл.7).
Но в его разуме пробудились мысли, от которых он по своему желанию не мог избавиться. В своей комнате в одиночестве он обдумывал слова своего кузена. Осознание греховности тяготило его; он видел себя без посредника в присутствии святого и праведного Судьи. Заступничество святых, добрые дела, церковные ритуалы не были способны загладить грех. Он ничего не мог видеть перед собой, лишь только мрак вечного отчаяния. Церковные наставники безуспешно старались облегчить его горе. Напрасно он прибегал к исповеди и епитимье; они были не в состоянии примирить душу с Богом.
Все еще будучи вовлеченным в эту бесплодную борьбу, Кальвин как-то по случаю оказался на одной из общественных площадей, став свидетелем сожжения еретика. Он был удивлен выражением покоя на лице мученика. Переживая пытки этой жестокой смерти и находясь еще под более ужасным осуждением церкви, он демонстрировал веру и мужество, которые молодой студент с болью сопоставлял со своими собственными отчаянием и тьмой, хотя и вел жизнь самого строгого послушания церкви. Он знал, что вера еретиков покоилась на Библии, и принял решение исследовать ее и узнать, если возможно, секрет их радости.
В Библии он нашел Христа. «О, Отче, – воскликнул он, – Его жертва умилостивила Твой гнев; Его кровь смыла мою нечистоту, Его крест понес мое проклятие, Своей смертью Он искупил меня. Мы изобрели для себя много бесполезных глупостей, но Ты поставил предо мной Твое Слово, словно факел, и затронул мое сердце, чтобы я гнушался всех других заслуг, кроме заслуг Иисуса» (Martyn, т.3, гл.13).
Кальвина воспитывали, готовя к принятию священства. В возрасте всего лишь двенадцати лет его определили капелланом в маленькую церковь, и голова его была острижена епископом в соответствии с каноном церкви. Он не был рукоположен и не выполнял обязанностей священника, но стал принадлежать духовенству, нося титул служителя и получая причитающееся ему содержание.
Теперь, чувствуя, что никогда не сможет стать священником, он какое-то время изучал право, но, в конечном итоге, отказался от этой цели и решил целиком отдать свою жизнь Евангелию. И все же он сомневался, становиться ли ему народным учителем. По природе он был робким, и его отягощало чувство огромной ответственности в такой ситуации, кроме того, он все еще желал посвятить себя научным исследованиям. Настойчивые просьбы его друзей, в конце концов, возымели свое действие. «Это поразительно, – сказал он, – что человек столь скромного происхождения может быть возвышен до такого великого звания» (Wylie, т.13, гл.9).
Не привлекая всеобщего внимания, Кальвин приступил к своей деятельности, и его слова были, как роса, которая выпадает, чтобы освежить землю. Он покинул Париж и находился теперь в провинциальном городе под покровительством принцессы Маргарет, которая, любя Евангелие, оказывала протекцию его ученикам. Кальвин все еще был молод, он вел себя просто и спокойно. Его работа началась с посещения людей в их домах. Окруженный членами семейств, он читал Библию и открывал им истины спасения. Тот, кто слышал эту весть, нес добрые новости другим, и в скором времени учитель прошел весь город и начал проповедовать в близлежащих городках и деревушках. Он был вхож и в замки, и в лачуги и продвигался вперед, закладывая фундамент церквей, которым суждено было давать смелое свидетельство в пользу истины.
Через несколько месяцев он снова оказался в Париже. В кругу ученых мужей и богословов было непривычное возбуждение. Изучение древних языков привело людей к Библии, и многие, даже чьи сердца не были затронуты ее истинами, пылко обсуждали их и отстаивали перед защитникам католицизма. Кальвин, несмотря на то что был способным оппонентом в вопросах теологического противостояния, все же имел более возвышенную миссию, чем эти шумливые схоласты. Души людей были затронуты, и наступило время открыть им истину. Тогда как университетские аудитории были наполнены шумом теологических дебатов, Кальвин проделывал путь от дома к дому, открывая людям Библию и говоря им о Христе, и о Христе распятом.
По Божьему провидению Париж должен был получить другое приглашение принять Евангелие. Призывы Лефевра и Фареля отклонили, однако эта весть опять должна была быть услышана всеми слоями населения этой великой столицы. Король, находясь под влиянием политических соображений, еще не полностью объединился с Римом против Реформации. Маргарет все еще цеплялась за надежду, что протестантизм должен победить во Франции. Она задумала сделать так, чтобы протестантская вера возвещалась в Париже. Когда не было короля, она приказала духовному служителю-протестанту проповедовать в церквях города. Получив запрет со стороны папских прелатов, принцесса открыла для этого свой дворец. Для проведения богослужений выбрали подходящий зал, и было провозглашено, что каждый день в определенный час будет произноситься проповедь, на которую приглашены люди любого ранга и общественного положения. Толпы людей стекались на службу. И не только зал для богослужения, но и примыкающие к нему помещения были переполнены. Каждый день приходили тысячи – знать, чиновники, юристы, торговцы и ремесленники. Король, вместо того чтобы наложить запрет на эти собрания, приказал открыть для них еще две церкви Парижа. Никогда ранее город не был настолько приведен в движение Божьим Словом. Дух жизни с Небес, казалось, объял народ. Воздержание, чистота, порядок и прилежание заняли место пьянства, разгула, ссор и безделья.
Но папская иерархия не бездействовала. Король все еще не соглашался вмешаться, чтобы прекратить проповедование, и духовенство обратилось к простому народу. Было использовано любое средство, для того чтобы вызвать страхи, предубеждение и фанатизм малограмотных и суеверных масс. Безрассудно покоряясь своим лжеучителям, Париж, как и древний Иерусалим, не узнал ни времени своего посещения, ни того, что служит к его миру (см. Ев. Луки 19:42,44 – прим. ред.). Два года Божье Слово возвещалось в столице; но, несмотря на то что многие и приняли Евангелие, все же большая часть людей отвергла его. Франциск демонстрировал свою терпимость, просто служа своим собственным интересам, и католикам удалось вновь обрести доминирующее положение. Церкви опять закрылись, и были сооружены костры.
Кальвин по-прежнему оставался в Париже, подготавливая себя с помощью исследования, размышления и молитвы для будущих трудов и продолжая нести свет. Наконец и на него пало подозрение. Власти приняли решение отправить его на костер. Считая себя надежно защищенным в своем уединении, он и не думал об опасности, когда друзья с поспешностью вошли в его комнату с вестью, что офицеры уже направились к нему для ареста. Спустя мгновение во входную дверь громко постучали. Нельзя было терять ни секунды. Кое-кто из его друзей задержал офицеров у дверей, в то время как другие помогли реформатору выбраться наружу через окно, и он быстро пошел в сторону городской окраины. Найдя укрытие в доме труженика, который являлся другом Реформации, он переоблачился в вещи хозяина и, взвалив на плечо мотыгу, начал свое путешествие. Идя на юг, он снова нашел укрытие во владениях Маргарет» (D’ Aubigne, History of the Reformation in Europe in the Time of Calvin, т.2, гл.30).
Здесь, под защитой влиятельных друзей, он оставался в безопасности в течение нескольких месяцев и занялся, как прежде, изучением. Однако его сердце было озабочено тем, чтобы провозглашать Евангелие во Франции, и он не мог больше оставаться бездеятельным. Как только гроза слегка отступила, он разыскал новую ниву для труда в Пуатье, где был университет и где новые взгляды уже нашли поддержку. Представители всех общественных слоев охотно слушали Евангельскую весть. Публичных проповедей не было, но в доме мэра города, в своих собственных покоях, а иногда в городском парке Кальвин открывал слова вечной жизни тем, кто хотел слушать. Спустя некоторое время, когда число слушателей возросло, подумали о том, что было бы осмотрительнее устраивать собрания вне города. Местом встреч была выбрана пещера на склоне глубокого и узкого ущелья, где деревья и нависающие скалы создавали лучшее укрытие. Туда находили путь маленькие группы, покидавшие город разными путями. В этом отдаленном месте читали вслух и объясняли Библию. Здесь протестантами Франции в первый раз была совершена вечеря Господня. Из этой маленькой церкви были отправлены на служение несколько преданных евангелистов.
Кальвин опять вернулся в Париж. Он все еще не мог перестать надеяться на то, что Франция как нация примет Реформацию. Но он обнаружил, что почти все двери для труда там закрыты. Учить Евангелию означало идти прямо на костер, и, наконец, он принял решение поехать в Германию. Только он успел покинуть Францию, как над протестантами разразилась буря, и если бы он остался, то непременно погиб бы вместе со всеми.
Французские реформаторы, горячо желающие видеть, как их страна идет в ногу с Германией и Швейцарией, решили нанести дерзкий удар по суевериям Рима, который пробудил бы всю страну. Согласно принятому решению, по всей Франции за одну ночь были развешаны плакаты, критикующие мессу. Вместо продвижения реформы, этот ревностный, но необдуманный поступок привел к гибели не только его исполнителей, но также и сторонников протестантской веры по всей Франции. Это дало католикам то, чего они уже давно страстно желали, – повод потребовать полного истребления еретиков, как подстрекателей, представляющих опасность для стабильности престола и мира нации.
Неизвестно чьей рукой, неосмотрительного друга или хитрого врага, – это так и осталось тайной – один из плакатов был прикреплен к двери личных покоев короля. Монарх исполнился ужаса. На этом листке нещадно разоблачались суеверия, принимаемые с благоговением многими поколениями. И небывалая дерзость, с которой эти простые и пугающие высказывания были доведены до сведения короля, вызвала его гнев. Он стоял некоторое время, дрожа и онемев от изумления. А потом его ярость нашла выражение в ужасных словах: «Пусть все без различия, подозреваемые в лютеранстве, будут схвачены. Я всех их искореню» (Там же, т.4, гл.10). Жребий был брошен. Король принял решение полностью перейти на сторону Рима.
Сразу же были приняты меры, чтобы взять под стражу каждого лютеранина в Париже. Был арестован бедный ремесленник, приверженец протестантской веры, обычно собиравший верующих на их тайные собрания; и, угрожая немедленной смертью на костре, ему приказали отвести папского агента в дом каждого протестанта в городе. Он в ужасе отпрянул от такого подлого предложения, но, наконец, страх пред огнем победил, и он согласился стать предателем своих собратьев. Идя впереди толпы, окруженный свитой священников с кадилами, монахов и воинов, Морэн, королевский детектив, вместе с предателем медленно и молча проходил по улицам города. Демонстрация была якобы в честь «святого таинства», являясь действием умилостивления за оскорбление, нанесенное мессе протестантами. Но за этим представлением скрывалась убийственная цель. При подходе к дому лютеранина изменник делал знак, не произнося ни единого слова. Процессия останавливалась, в дом входили, семью вытаскивали и заковывали в цепи, и ужасная компания отправлялась дальше в поиске новых жертв. «Не пощадили ни единого дома, ни большого, ни маленького, побывали даже в колледжах Парижского университета... Морэн заставил трепетать весь город... Господствовал террор» (Там же, т.4, гл.10).
Жертв умерщвляли с ужасными мучениями, специально приказали уменьшать пламя костра, чтобы продлить их агонию. Но они умирали, как победители. Их стойкость была непоколебима, и ничто не омрачало их мир. Преследователи, неспособные пошатнуть их несгибаемую твердость, чувствовали себя так, будто потерпели поражение. «Места казни были рассредоточены по всем районам Парижа, и сожжения продолжались несколько последующих дней, чтобы, как было задумано, посеять страх перед ересью, продлевая эти казни. Но все это, в конечном счете, оказалось на благо Евангелия. Весь Париж имел возможность увидеть, какой класс людей смог появиться в результате новых взглядов. Не было кафедры лучше, чем место казни мученика. Безмятежное счастье, которым светились лица этих людей, когда они проходили... к месту казни, их героизм, когда они стояли среди яростных языков пламени, а также их кроткое прощение несправедливости часто превращали ярость в жалость, ненависть в любовь и с неудержимым красноречием говорили в пользу Евангелия» (Wylie, т.13, гл.20).
Священники, намеревавшиеся поддерживать ярость толпы на пределе, бросали самые ужасные обвинения в адрес протестантов. Их обвиняли в замыслах кровавой расправы с католиками, ниспровержения правительства и убийства короля. В поддержку этих заявлений не могло быть приведено даже тени доказательств. И все же эти злые пророчества должны были исполниться; однако при абсолютно иных обстоятельствах и по причинам противоположного характера. Жестокость, проявленная католиками по отношению к невинным протестантам, наполнила меру воздаяния, и через несколько столетий стала предсказанной судьбой для короля, правительства и подданных; но это воздаяние было осуществлено безбожниками и самими папистами. Не установление, а именно подавление протестантизма приведет Францию через триста лет к этим жутким несчастьям.
Среди всех сословий теперь господствовали подозрительность, недоверие и ужас. На фоне общего смятения было видно, какое глубокое воздействие оказало лютеранское учение на умы мужей, которые больше всего ратовали за воспитание, влияние и совершенство характера. Внезапно обнаружилось, что ответственные и почетные посты стали вакантными. Пропали ремесленники, печатники, ученые, профессора университетов, писатели и даже придворные. Сотни убежали из Парижа, обрекши себя на изгнание из своей родной страны, во многих случаях давая, таким образом, явный намек на то, что они сочувствовали вере реформаторов. Паписты, глядя на это, изумлялись при мысли о не вызывавших подозрений еретиках, которые были среди них. Их ярость обратилась на множество более скромных жертв, бывших в их власти. Тюрьмы были битком набиты, и сам воздух, казалось, потемнел от дыма горящих костров, зажженных для исповедующих Евангелие.
Франциск I прослыл лидером великого движения за возрождение знания, которым было отмечено начало шестнадцатого века. Ему доставляло удовольствие собирать при дворе ученых со всех стран. Его любовью к знанию и презрением к необразованности и предрассудкам монахов отчасти обусловливалась его относительная терпимость к реформе. Но, наполненный рвением искоренить ересь, этот покровитель образования издал эдикт, объявляющий печатное дело запрещенным по всей Франции! Франциск I представляет собой один из множества примеров, показывающих, что культура ума не является гарантией против религиозной нетерпимости и гонений.
Франция с помощью торжественной публичной церемонии должна была полностью посвятить себя разгрому протестантизма. Священники требовали, чтобы оскорбление, нанесенное Превознесенному превыше Небес через осуждение мессы, было искуплено кровью, и что король ради своего народа должен публично санкционировать эту ужасную работу.
День 21 января 1535 года выбрали для этого жуткого церемониала. Были пробуждены суеверные страхи и фанатичная ненависть всего народа. Париж заполонили толпы людей, которые со всей округи хлынули на его улицы. Начало дня должно было ознаменовать грандиозное, впечатляющее шествие. «По пути следования процессии дома были в траурном убранстве, а через определенные расстояния были сооружены жертвенники». Перед каждой дверью горел зажженный факел в честь «святого таинства». До рассвета процессия собралась у дворца короля. «За крестами и знаменами приходов по двое следовали граждане, неся зажженные факелы». За ними шли представители четырех монашеских орденов в своем особенном облачении. Затем следовала обширная коллекция знаменитых реликвий. За ней ехали высокомерные священнослужители в своих украшенных драгоценными камнями пурпурных и алых одеждах – ярких и блистающих.
«Гостию (евхаристический хлеб – прим. ред.) нес епископ Парижа под великолепным балдахином, который поддерживали четыре принца королевской крови... За ними шел монарх... Франциск I в тот день не надел ни короны, ни королевской мантии». С «непокрытой головой и опущенными глазами, держа в своей руке горящую свечу», король Франции появился «в роли кающегося грешника» (Wylie, т.13, гл.21). Перед каждым жертвенником он склонялся в смирении – не из-за пороков, осквернивших его душу, не из-за невинной крови, запятнавшей его руки, но из-за смертного греха его подданных, которые посмели осудить мессу. За ним шла королева и официальные лица государства, тоже по двое, каждый с горящим факелом.
Частью службы в тот день было личное обращение монарха к высшим чиновникам королевства в большом зале дворца епископа. С печальным видом он появился перед ними и в трогательных, красноречивых словах скорбел о «преступлении, богохульстве, дне скорби и позора», который наступил для нации. И он призвал каждого верного подданного способствовать полному уничтожению смертоносной ереси, которая угрожала гибелью Франции. «Господа, как правдой является то, что я ваш король, – сказал он, – так и то, что, если бы я узнал, что хотя бы одна моя конечность запачкана или заражена этой отвратительной гнилью, я бы отдал вам ее на отсечение… И, более того, если бы я увидел одного из моих детей оскверненным ею, я бы не пощадил и его… Я сам бы избавился от него, жертвуя им Господу». От слез он не смог говорить дальше, и все собрание разразилось плачем, в один голос восклицая: «Мы будем жить в католической вере и умрем за нее!» (P‘Aubigne, History of the Reformation in Europe in the Time of Calvin, т.4, гл.12).
Народ, отвергнувший свет истины, оказался в ужасной тьме. Открылась благодать, несущая спасение, но Франция, увидев ее силу и святость, после того как тысячи были тронуты ее Божественной красотой, после того как города и деревни были освещены ее сиянием, отвернулась, предпочтя свету мрак. Они отбросили от себя дар Неба, когда он был им предложен. Они называли зло добром, а добро – злом, пока не пали жертвами добровольного самообмана. Теперь, однако, их искренность не оправдывала их вины, хотя они могли и в самом деле верить, что служат Богу, совершая гонения на Его народ. Они с упрямством отклонили свет, который мог послужить им спасением от обмана и вины за осквернение своих душ пролитием крови.
Была принесена торжественная клятва искоренить ересь, и произошло это в большом кафедральном соборе, где без малого тремя столетиями позже нацией, забывшей живого Бога, будет коронована «богиня разума». Вновь образовалась процессия, и представители Франции вышли совершать работу, которую они поклялись сделать. «Через короткие промежутки пути были воздвигнуты места казни, на которых должны были быть заживо сожжены некоторые христиане- протестанты, и было условлено, чтобы огонь зажигался при приближении короля, а шествие задерживало свой ход, дабы являться очевидцами казни» (Wylie, т.13. гл.21). Подробности пыток, пережитых этими свидетелями Христа, слишком горестны для их детального изложения; но со стороны жертв не было колебаний. Один из мучеников, будучи настоятельно призываемым к отречению, ответил: «Я верю лишь в то, о чем когда-то проповедовали пророки и апостолы и во что верили все святые. Моя вера основывается на доверии Богу, Который противостанет всем силам ада» (D‘Aubigne, History of the Reformation in Europe in the Time of Calvin, т.4, гл.12).
Снова и снова шествие задерживалось у мест мучений. Достигнув своего отправного пункта у дворца короля, толпа разбрелась, а король и прелаты ушли, вполне удовлетворенные произошедшим за этот день, радуясь тому, что начатая теперь работа будет продолжаться до полного истребления ереси.
Евангелие мира, от которого Франция отказалась, должно было быть вырвано там с корнем, и результаты этого оказались страшными. 21 января 1793 года, по прошествии 258 лет с того самого дня, когда Франция полностью предала себя преследованию реформаторов, иное шествие, с абсолютно отличной от первого целью, проходило по улицам Парижа. «Опять король был главным лицом; опять были беспорядки и выкрики; опять слышались возгласы с требованием большего количества жертв; опять были сооружены черные эшафоты; и опять заключительными сценами дня были ужасные казни. Луи XVI вырывался из рук своих тюремщиков и палачей, но его приволокли к месту казни и силой удерживали до тех пор, пока не опустился топор и его отрубленная голова не покатилась по эшафоту» (Wylie, т.13, гл.21). Король не был единственной жертвой; на протяжении тех кровавых дней правления террора недалеко от этого места на гильотине погибли две тысячи восемьсот человек.
Реформация сделала Библию доступной для мира, сняв печать с заповедей закона Божия и убеждая совесть людей исполнять его требования. Бесконечная Любовь раскрыла людям законы и принципы Неба. Бог сказал: «Итак, храните и исполняйте их; ибо в этом мудрость ваша и разум ваш пред глазами народов, которые, услышав о всех сих постановлениях, скажут: только этот великий народ есть народ мудрый и разумный» (Второзаконие 4:6). Когда Франция отклонила дар Небес, она посеяла семена анархии и разорения; революция и правление террора стали неизбежным довершением этого дела.
Храброму и ревностному Фарелю пришлось бежать из родной страны намного раньше гонений, вызванных плакатами. Он отправился в Швейцарию и, поддерживая работу Цвингли своими трудами, помогал склонить чашу весов в пользу Реформации. Здесь он провел свои последние годы, продолжая все же оказывать решительное влияние на реформу во Франции. В течение первых лет ссылки его усилия были направлены особенно на распространение Евангелия в родной стране. Значительную часть времени он проводил, проповедуя своим землякам вблизи границы, где с неутомимой бдительностью наблюдал за ходом конфликта и оказывал поддержку советами и словами ободрения. С помощью других изгнанников труды немецких реформаторов были переведены на французский язык и вместе с французской Библией напечатаны в большом количестве. Благодаря книгоношам эти работы широко продавались во Франции. Они предлагались им по низким ценам, и, таким образом, доход от этой работы давал им возможность продолжать ее.
Фарель приступил к своей деятельности в Швейцарии как простой преподаватель. Он отправился в отдаленный церковный приход, где целиком отдался наставлению детей. Кроме привычных областей знаний он осторожно представлял истины Библии, имея надежду через детей достичь и их родителей. Кое-кто уверовал, однако священники активизировались, желая остановить эту работу, и, чтобы противостать ей, стали подстрекать суеверный деревенский люд. «Это не может быть Евангелием Христа, – убеждали священники, – раз его проповедь приносит не мир, а войну» (Wylie, т.14, гл.3). Подобно первым последователям Христа, он, преследуемый в одном городе, бежал в другой. Он ходил от села к селу, от города к городу, путешествуя пешком, перенося голод, холод и усталость, и везде – с опасностью для жизни. Он проповедовал на рынках, в церквях, а иной раз и стоя за кафедрой в соборах. Порой он обнаруживал, что в церкви не было ни одного слушателя; порой во время проповеди его прерывали возгласами и колкостями, мало того, бывало, что его насильственно стягивали с кафедры. Не один раз его атаковала толпа и избивала почти до смерти. Но, несмотря на все это, он устремлялся вперед. Хотя его часто отвергали, он с неутомимым упорством вновь энергично брался за дело и видел, как малые и большие города, являвшиеся оплотом папства, отворяли свои ворота для Евангелия. Маленький приход, где он сначала трудился, вскоре принял протестантскую веру. Города Мора и Невшатель тоже отвергли обычаи Рима и удалили из своих церквей изображения идолов.
Фарель давно желал установить знамя протестантизма в Женеве. Если бы этот город был завоеван, то стал бы центром Реформации для Франции, Швейцарии и Италии. Имея перед собой эту цель, Фарель не прекращал своих трудов до тех пор, пока не были охвачены многие из окрестных городов и деревень. Затем вместе со своим единственным товарищем он пришел в Женеву. Но ему разрешили произнести там только две проповеди. Священники, тщетно пытаясь добиться его осуждения у гражданских властей, приняли решение лишить его жизни и, пригласив его на совет духовенства, пришли туда с оружием, скрытым под своими рясами. За стенами зала была собрана свирепая толпа с дубинками и мечами, чтобы обречь его на верную смерть, если ему вдруг удастся убежать с этого совета. Однако его спасло присутствие должностных лиц и армии. Ранним утром следующего дня его вместе с компаньоном препроводили на другую сторону озера в надежное место. Так окончилась его первая попытка евангелизации Женевы.
Для новой попытки было избрано еще более скромное орудие – молодой человек с такой неприметной внешностью, что к нему прохладно отнеслись даже провозглашавшие себя сторонниками Реформации. Но что мог сделать такой человек там, где отвергли Фареля? Как мог тот, кто не отличался смелостью и наличием большого опыта, выдержать потрясения, перед которыми не смогли устоять сильнейшие и храбрейшие? «Не воинством и не силою, но Духом Моим, говорит Господь Саваоф» (Захария 4:6). «Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное» (1 Коринфянам 1:27). «Потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» (1 Коринфянам 1:25).
Фромен приступил к своей деятельности, будучи школьным наставником. Те истины, которые он преподавал детям в школе, они повторяли в своих семьях. В скором времени начали приходить и их родители, чтобы послушать истолкование Библии, и класс оказался полон внимательных слушателей. Многие из тех людей, кто не отваживался открыто приходить, чтобы послушать новое учение, достигались через свободно распространяемые трактаты и Новый Завет.
По прошествии некоторого времени и этот труженик вынужден был спасаться бегством; но истины, которым он учил, закрепились в умах людей. Семена Реформации были посеяны, и она не переставала укореняться и разрастаться. Вернулись проповедники, и вследствие их трудов в Женеве окончательно упрочилось протестантское вероисповедание.
Город уже открыто высказался за Реформацию, когда Кальвин, после многих странствий и злоключений, вошел в его ворота. Возвращаясь после своего последнего визита на родину, он двигался в направлении Базеля, но обнаружил, что прямой путь занят армией Карла V, и ему пришлось пойти в обход через Женеву.
В этом посещении Фарель узнал руку Божью. Несмотря на то что Женева и приняла протестантскую веру, все же здесь осталось еще много работы. Люди обращаются к Богу не общинами, а индивидуально; работа возрождения в сердце и сознании человека должна совершиться силой Святого Духа, а не декретами соборов. Сбросив оковы римской власти, жители Женевы не очень были готовы отказаться от пороков, которые при ней процветали. Нелегким заданием было укоренить здесь чистые принципы Евангелия и подготовить жителей города занять подобающее положение, к которому Провидение их и призывало.
Фарель был уверен, что нашел в Кальвине того, с кем может объединиться в этой работе. Во имя Бога он торжественно заклинал молодого евангелиста остаться работать здесь. Кальвин в испуге отпрянул. Застенчивый и миролюбивый, он сторонился контакта с дерзким, независимым и даже неистовым духом города Женевы. Слабость здоровья вместе с привычкой учиться были причиной его стремления к уединению. Веря, что своим пером он мог бы лучше послужить делу реформы, он жаждал найти тихое убежище для исследований и оттуда при помощи печатных изданий наставлять и учреждать церкви. Но торжественное увещевание Фареля пришло к нему, как призыв с Небес, и он не отважился не согласиться. Ему, по его словам, показалось, «что Божья рука с Небес опустилась на него и безоговорочно поставила его на то место, которое он с таким нетерпением хотел покинуть» (D‘Aubigne, History of the Reformation in Europe in the Time of Calvin, т.9, гл.17).
К тому времени дело протестантизма подверглось большой опасности. Папские анафемы прогремели над Женевой, и сильные страны угрожали ей уничтожением. Как должен был этот маленький город противостоять могущественной иерархии, которая столь много раз заставляла королей и императоров подчиниться ей? Как мог он выстоять против войск великих мировых завоевателей?
По всему христианскому миру протестантов запугивали грозные неприятели. Первые победы Реформации миновали, Рим собрал свежие силы, надеясь завершить ее разгром. К тому времени был создан орден иезуитов – наиболее жестокий, неразборчивый в средствах и могущественный из всех защитников папства. Отрешенные от всех земных связей и человеческих интересов, мертвые для притязаний на естественную привязанность, с умолкнувшими совестью и здравомыслием, они не знали никаких норм, никаких ограничений, помимо тех, что исходили от их ордена, а также никакого долга, помимо распространения его власти. Евангелие Христа наделило способностью его последователей встречать опасность и выдерживать муки, не падая духом из-за холода, голода, тяжелого труда и бедности, удерживать знамя истины, несмотря на пытки, подземелья и казни на костре. Чтобы сразиться с этими силами, иезуитство вдохнуло в своих последователей фанатизм, сделавший их способными выдерживать похожие опасности и всяким орудием обмана противостоять силе истины. Никакое преступление не было для них слишком большим, никакой обман не был слишком гнусным, никакая маскировка не была для них слишком трудной. Хотя они и были посвящены на пожизненную бедность и покорность, все же главной их целью было приобретать богатство и добиваться власти, чтобы использовать их для ниспровержения протестантизма и возрождения папского господства.
Представляясь членами своего ордена, они носили мантию святости, посещая тюрьмы и больницы, служа больным и бедным, заявляя, что они отреклись от мира и носят священное имя Иисуса, Который ходил, совершая добрые дела. Однако этот невинный внешний вид зачастую скрывал под собой криминальные, убийственные цели. Орден руководствовался следующим основным принципом: цель оправдывает средства. В соответствии с этим, обман, кража, клятвопреступление, насилие не только извинялись, но даже одобрялись, если они служили интересам церкви. Прибегая к разным ухищрениям, иезуиты проникали на государственную службу, взбирались до высот советников королей и определяли политику государств. Они становились прислугой, чтобы следить за своими хозяевами. Они учреждали учебные заведения для княжеских и дворянских сыновей, а также и школы для простого народа; и дети родителей-протестантов были таким образом вовлечены в соблюдение папских ритуалов. Все внешнее великолепие и показуха римского служения употреблялись для того, чтобы привести разум человека в замешательство, поразить и пленить его воображение, и таким образом свобода, ради которой тяжко трудились и проливали кровь отцы, предавалась их сыновьями. Иезуиты стремительно распространялись по всей Европе, и, куда бы они ни шли, результатом было восстановление папства.
Чтобы дать им большую власть, была выпущена булла о возрождении инквизиции. Несмотря на всеобщую неприязнь к ней (исключение не составляли и католические страны), папскими руководителями вновь было открыто это жуткое судебное учреждение, и злодеяния, чересчур ужасные для того, чтобы быть вынесенными на дневной свет, были повторены в ее тайных подземельях. Во многих странах тысячи и тысячи самых лучших представителей народа – самые чистые и благородные, самые интеллектуальные и образованные, благочестивые и посвященные пастыри, трудолюбивые граждане и патриоты своей страны, блестящие ученые, одаренные художники, искусные ремесленники – были или убиты, или вынуждены бежать в другие страны.
Таковы средства, к которым прибегал Рим, чтобы потушить огонь Реформации, отобрать у людей Библию и возвратить невежество и суеверие мрачного средневековья. Но благодаря Божьим благословениям и трудам тех благородных мужей, которых Он поднял, чтобы они стали преемниками Лютера, протестантизм не был ниспровергнут. Не благоволению или оружию князей обязан он своей силой. Наименьшие из стран, наискромнейшие и наислабейшие из народов становились его крепостью. Такой была маленькая Женева в окружении своих могущественных противников, задумавших разрушить ее; такой была Голландия, расположенная на песчаных берегах Северного моря, боровшаяся против деспотизма Испании, бывшей тогда одним из величайших и самых богатых королевств; такой была Швеция с ее суровым климатом и неплодородными землями, добившаяся торжества Реформации.
В течение почти 30 лет Кальвин трудился в Женеве, прежде всего, над созиданием церкви, которая придерживалась бы библейской морали, а потом уже и над прогрессом Реформации во всей Европе. Его метод работы как общественного руководителя не был лишен ошибок, так же как и его учение не было свободным от заблуждений. Но он был орудием в провозглашении истин, которые имели особенно важное значение в его время, в оказании поддержки принципам протестантизма при новом подъеме папства и в насаждении в реформаторских церквях простоты и чистоты жизни вместо гордости и морального разложения, поощряемых римским учением.
Из Женевы посылались публикации и выходили учителя, для того чтобы нести дальше реформаторские доктрины. Там преследуемые христиане из всех стран искали наставления, совета и ободрения. Город Кальвина стал приютом для преследуемых реформаторов всей Западной Европы. Убегая от ужасных бурь, продолжавшихся в течение веков, беженцы приходили к воротам Женевы. Голодные, израненные, утратившие дом и родных, они были тепло встречены и окружены нежной заботой, и, найдя здесь дом, они одаривали город, принявший их, своими талантами, знаниями и благочестием. Многие, кто искал здесь укрытия, вернулись затем в свои страны, чтобы оказывать сопротивление римскому деспотизму. Джон Нокс, смелый шотландский реформатор, большое количество английских пуритан, протестанты Голландии и Испании и гугеноты Франции – все они понесли из Женевы светоч истины, чтобы рассеять тьму в своих родных странах.
